— Значит, будем настаивать на признании вашей невиновности! — воскликнул мистер Райхманн, хлопнув ладонью по колену.
Он был так доволен, что меня охватило непривычное ликование, омрачаемое лишь одним странным ощущением: будто я вновь перенеслась в шлюпку и опять стою перед выбором, не понимая возможных последствий. Правда, это ощущение быстро улетучилось, и я спокойно вошла в зал суда, радуясь, что мне больше ничего не придется говорить: я собиралась расслабиться и предоставить мистеру Райхманну заниматься его прямыми обязанностями.
Всю осень и зиму мистер Гловер тайком снабжал меня материалами на тему гибели «Императрицы Александры». Однажды он показал мне полный, как там было сказано, список выживших: фамилия Харди в нем не фигурировала, но мы пришли к выводу, что при желании любой человек может затеряться и уйти в тень. В другой раз он принес газетную статью, посвященную экипажу затонувшего лайнера. Довольно большое место отводилось в ней капитану Саттеру, который отдал морю большую часть из своих сорока двух лет; у него остались жена и две дочери. От сочувствия к осиротевшим девочкам у меня сжималось сердце, но вдруг на меня из засады — несколькими строчками ниже — бросилось имя Брайана Блейка. Я упросила мистера Гловера оставить мне эту газету, пообещав держать язык за зубами, если ее найдут у меня в камере. Потом я до ужина сидела над газетной полосой, переписывая кое-что себе в блокнот.
Помимо всего прочего, для членов экипажа капитан Саттер был как отец. «Если ты капитану не перечил, то и он к тебе со всей душой, — сказал штурман Уильям Смит, выживший в этой катастрофе. — Но коли ослушался, пеняй на себя».
Смит рассказал, что один из помощников капитана, Брайан Блейк, был несколько лет назад арестован в Лондоне по обвинению в краже. «Капитан взялся восстановить его доброе имя и доказал, что все улики указывали на совершенно другого человека, — сказал далее Смит. — И что характерно: когда Блейка освободили, капитан Саттер дал ему работу».
Мне не сразу пришло в голову, что тем безымянным человеком был не кто иной, как Джон Харди; всю ночь я раздумывала над подоплекой рассказа Уильяма Смита, припоминая все, что мне было известно про Харди и Блейка. Не началась ли их вражда с того, что Харди пострадал за преступление Блейка? Не было ли между ними сговора, который одному из них сошел с рук, а другому — нет? А если в прошлом они действительно состояли в сговоре, не могло ли у них быть умысла на хищение сундука с золотом из бронированного отсека на «Императрице Александре»?
Я слышала из первых уст, что у Блейка был ключ, но никто бы не смог унести тяжелый сундук в одиночку. Если же они проворачивали это дело сообща, то им было не до того, чтобы заходить в радиорубку; тогда откуда они могли знать, что аппаратура неисправна и сигналы SOS никто не отправлял? А ведь именно эти сведения могли заставить их держаться неподалеку от места катастрофы. Наконец, я задалась вопросом: не может ли быть такого, что они спасали золото — либо по собственной инициативе, либо по чьему-то приказу? Я поймала себя на том, что не могу их осуждать, если они и в самом деле совершили хищение.
С рассветом я сложила газетную вырезку в крошечный квадратик и спрятала под матрас. К сожалению, я слишком поздно заметила, что Флоренс не спит и во все глаза наблюдает за мной сквозь утренний полумрак.
— Что там у тебя? — зашипела она. — Говори, не то вертухайку позову.
— Флоренс, о чем ты? — с напускным спокойствием спросила я.
Мне не хотелось лишиться этого клочка бумаги. Наверное, я видела в нем ключ к чему-то важному, но не исключаю, что дело обстояло гораздо проще: как и всем заключенным, мне хотелось иметь при себе какие-нибудь личные вещицы. По крайней мере, у меня появилось какое ни на есть занятие — распутывать эту загадку.
— Ты что-то сунула под матрас, — талдычила Флоренс, прижимаясь узкой физиономией к прутьям решетки. — Я не слепая. Своими глазами видела.
— Значит, тебе опять мерещится, — с сожалением протянула я и добавила, зная, что Флоренс будет из кожи вон лезть, чтобы ей поверили: — Надзирательница только зря станет искать, потому что там ничего нет; зато она лишний раз убедится, что ты не в себе.
Флоренс бросила на меня негодующий взгляд, но притихла, и как раз вовремя, потому что через пару минут в коридоре, звеня колокольчиком, появилась надзирательница.
Время от времени я извлекаю эту вырезку из тайника и пытаюсь ее расшифровать, как ребус. Это позволяет мне скоротать время, но никаких выводов относительно сговора или вражды между Блейком и Харди я так и не сделала. Думаю, между ними было всего понемногу.
Проходила неделя за неделей, адвокаты собирали доказательства и готовили защиту. На протяжении этого времени я видела Ханну и миссис Грант только на слушаниях — обе они содержатся в другом корпусе, — но с началом судебных заседаний мы стали ежедневно встречаться в тюремном фургоне, доставляющем нас к зданию суда. Между собой мы почти не разговариваем, но пару раз я замечала, что миссис Грант за мной наблюдает. Иногда мне кажется, что у нее от меня какие-то секреты с Ханной, но чаще всего она сидит молча, уставившись в пол или в пустоту, а я воображаю, что она все еще обдумывает возвышенные мысли, которыми я поделилась с ней в шлюпке.
Изо дня в день маршрут не меняется: по вымощенному булыжником мостику, мимо церкви с высоким шпилем и дальше по узкой улице, окаймленной кирпичными домиками, кроваво-красными в лучах восходящего солнца. Ближе к вечеру мы возвращаемся той же дорогой, но дома уже выглядят бесцветными и какими-то подавленными, словно фундаменты не выдерживают их тяжести. В дверях маячат покорные судьбе жители. О чем они размышляют? Что побудило нагловатого паренька втащить идущую с ним девушку в дверной проем и поцеловать в губы — любовь или что-то иное?