Шлюпка - Страница 30

Аня Робсон браться за черпак отказалась. Ее — единственную — освободили от всех работ. Прижимая к груди малыша Чарли, она сидела с ним на средней скамье, похожая на неподвижную ось гироскопа. Она боялась замочить юбку, которая, пропитавшись соленой водой, не высыхала по нескольку дней. Висевший в воздухе холод усугубляли страх и ветер, мокрая одежда липла к саднящей от соли коже, а как было измерить леденящее кровь ощущение, что мы по какой-то непонятной причине должны сами вершить свою судьбу?

Миссис Грант настаивала, чтобы мы попытались снова поднять парус, но всем уже стало ясно, что под ветром шлюпка будет крениться и зачерпывать бортами воду. Поэтому такой план никто не принял всерьез, но я понимала, что миссис Грант просто ищет какое-то занятие, чтобы не сидеть сложа руки. Ее предложение встретили долгим, угрюмым молчанием, которое в конце концов нарушил мистер Нильссон:

— Тогда надо грести.

Мистер Харди выдавил подобие хриплого смешка и сказал, что мы даже течение перегрести не сумеем, на что мистер Нильссон ответил: «Я не предлагаю идти на веслах до Нью-Йорка, хотя это ближе. Я предлагаю грести обратно, к берегам Англии». И он рассказал, как несколько лет назад двое норвежцев на открытом гоночном скифе пересекли Атлантический океан.

— То специально подготовленные люди! — воскликнул полковник; и в самом деле, из восьми человек, на которых рассчитывал мистер Харди, только Нильссон с полковником знали, как подступиться к веслам.

— Причем на пике спортивной формы, — добавил священник.

— Тогда, вероятно, остается только дрейфовать в сторону гибели, — сказал мистер Нильссон, и по зрелом размышлении Харди с ним согласился.

— Может, нам еще встретится какой-нибудь пароход, — сказал он, вселив в меня надежду, но тут же добавил: — А может, и не встретится.

Он пояснил, что «Императрицу Александру», скорее всего, отнесло далеко от судоходных путей, а океанских судов стало меньше по причине военных действий — потому-то нас до сих пор и не спасли.

Полковник на пару с мистером Нильссоном взялся обучать нас гребле, но многие женщины, а с ними и старичок, Майкл Тернер, оказались слишком слабы или просто не способны к этому делу. Взявшись за весла, мы приободрились: шлюпка, подгоняемая ветром, разрезала воду, а до этого мы лишь боролись с превосходящей мощью стихии, чтобы удержать равновесие. Но даже те, кто вызвался грести, быстро выдыхались. Через десять минут весло полковника выскользнуло из уключины и упало в воду; нам пришлось тратить драгоценные силы, чтобы его выловить. Полковник, мистер Нильссон и миссис Грант смогли продержаться отведенный час, но большинство сбивалось с ритма после первых же гребков. Хотя мистер Харди нарезал из одеяла специальные обмотки, ладони у нас покрылись мозолями, и я, передав весло мистеру Престону, опустила руку за борт, понадеявшись ее охладить. Но я не учла, что соль разъедает ссадины, и тут же выдернула руку из воды; с того момента, как «Императрицу Александру» поглотили волны, я ни разу не была так близка к слезам.

К вечеру стадо понятно, что грести нам не под силу. Мистер Нильссон и миссис Грант последними вытащили весла из воды и тщательно закрепили под планширом. Лицо миссис Грант не выражало никаких эмоций, а Нильссон удрученно склонил голову и ничего не ответил, когда мистер Хоффман, ткнув его в плечо, сказал:

— Мысль тем не менее правильная. Завтра опять попробуем.

Тут и миссис Грант пошла на уступку: если, мол, на веслах до Европы не дойдем, тогда уж придется под парусом, но Хоффман только пожал плечами. Излишне было напоминать, что шлюпка перегружена, и, невзирая на ободряющие слова миссис Грант, к концу дня все скисли.

Ночь

Мы отчаянно мерзли. Глядя на других, я с ужасом замечала ввалившиеся глаза и щеки. Эти перемены происходили постепенно, однако сейчас, в угасающем свете, я увидела еще и растрескавшиеся губы, и остекленевшие, невидящие глаза, и выпирающие из-под обвисшей одежды кости. У мистера Хоффмана на лбу засохла полоска крови — его ударило веслом, — но он ее не замечал. Мои черты, надо думать, исказились не меньше, но я виделась себе точно такой же, как в то последнее утро перед отплытием, когда на глазах у Генри достала зеркальце и поправила волосы. Охота рассказывать истории у всех пропала; время от времени раздавался чей-нибудь вздох да еще лающий кашель миссис Кук, который начался накануне и постоянно усиливался; я понимала, что каждый погрузился в свои воспоминания, чтобы только отвлечься от наших бедствий.

От меня не укрылось, что по мере приближения «Императрицы Александры» к Нью-Йорку Генри все больше нервничал. Они с мистером Камберлендом постоянно искали встречи; я решила, что это связано с банковскими делами, потому что в их разговорах часто упоминались «наши особые обязательства». Накануне Генри всю ночь пил и беседовал с каким-то человеком, которого встречал у родственников и на светских приемах. Глядя на отражение в зеркальной стене, я подумала, что нервозность Генри вызвана переутомлением. И только позже, когда он взял меня за руку и отвел в укромный закуток палубы, открытый солнцу, но защищенный от ветра, я поняла причину его беспокойства. «Я тут пытался набросать сообщение родителям», — сказал он, чем вызвал у меня любопытство, а затем и подозрение, что он до сих пор не известил их о нашем браке.

Вначале я разозлилась, поскольку речь об этом заходила не раз и он уверял меня, что все уладил. Но интуиция мне подсказала, что медовый месяц не время для склок. Нам бы сейчас смеяться по пустякам (над миссис Форестер, у которой вечно глаза на мокром месте, над мистером Камберлендом, который не мог стряхнуть напряжение и освоиться в новой для себя роли крупного банкира), или наслаждаться долгим молчанием глаза в глаза, или узнавать друг о друге разные важные подробности, осмысливать их и еще больше проникаться взаимным доверием. Я начала было говорить, что считала вопрос решенным, но Генри прижал палец к губам, потому что рядом возникла оживленная парочка, вышедшая на палубу подышать воздухом.